В клубе Миднайта шумно, биты бьют по ушам, пока Затанна спускается с верхнего этажа с мягкими диванами, где ждала Ника, вниз, к барной стойке. Продираться приходится через плотную толпу незнакомых людей и нелюдей, кого-то она толкает плечом и говорит неслышное за музыкой «ьсибеъто». Что характерно, вампир отъебывается, даже не смотрит на нее, просто отлетает в сторону, сбитый волной, пьяный от крови настолько, что даже не замечает, откуда она прилетела. Затанна провожает его взглядом, мстительно улыбаясь. Она научилась этому у Ника, и применить предпочла бы скорее тоже к нему. Он безбожно опаздывал, уже на три часа, и один дьявол знал, где только он был.

Или, может, знает Миднайт. Миднайт все знает, правда?

Затанна шагает по ступенькам на высокий подиум с подсветкой кислотно-фиолетового цвета, усаживается на единственный свободный стул у стойки, лениво машет рукой. В невинном жесте с виду нет ничего подозрительного, но в пальцах она держит карту, которую Миднайт когда-то дал ей, чтобы его можно было в случае чего быстро найти. В случае чего-то важного. Сегодня один из таких.

С карты срывается несколько видимых только магам искр, Затанна прячет ее жестом фокусницы в неизвестность — в узком красном платье на ней карманов нет, — и тогда хозяин бара объявляется: выходит, весь при параде, через звенящую стеклянными бусинами штору в служебное помещение, где он наверняка успел прибухнуть, а то и что-то принять. Затанна понимает это по его зрачкам, значения не придает: получит от него, что хочет, в любом случае.

— Какие-то проблемы? — интересуется Миднайт, не здороваясь, будто они расстались минуту назад. Ответить она не успевает: тот, даже под кайфом, понимает, зачем нужен. — О, Ника здесь нет. Я его звал присоединиться, но он отказался, сказал, дела. Какой-то сюрприз. Возможно, что для тебя.

— Есть какие-то соображения, что это может быть? — Затанна спрашивает уже лишь бы просто что-то спросить. Ник с Миднайтом вряд ли какими-то планами делился. Ответ ее разочаровывает: было бы проще, если бы тот решал какие-то дела за той самой шторой, а потом вышел к ней.

— Кто знает. — Миднайт ухмыляется, с видом человека, который как раз знает все. Врет или нет, сразу сказать сложно, у Затанны не выйдет взять и взломать его голову. — Я сказал «возможно». Кстати, я его засек. Он идет. Может, хочешь что-нибудь выпить? Или вылить ему что-то в лицо?

— Воздержусь, — Затанна оборачивается, ища в толпе не глазами, сосредотачиваясь на связи, которая была почти осязаемой, когда кто-то из двоих в этой цепи был рядом. Она находит его в момент, когда с потолка мелким дождиком начинает капать серебристая жидкость, остается разводами на коже. Затанна с секунду смотрит на свою руку, смазывает капли, не понимая, что это, потом, обогнув обжимающуюся парочку, ловит Ника за руку.

— Явился, — начинает она, нехорошо сверкая глазами, собираясь задать самые неудобные вопросы. Вместо этого тянет к себе, вплотную, устраивает его руки на своей талии, жмется сама: — Я заебалась тебя ждать, где ты был?

Потом целует, и на губах Ника тоже эта серебристая жидкость, которая горчит, отдает металлом, затем странной сладостью на языке. Миднайт вечно что-то делал со своим клубом, устраивал сомнительные эксперименты с веществами. В другое время Затанну это взволновало бы, но не теперь. Теперь она просто не дает Нику отстраниться или выпрямиться, шепчет на ухо:

— Лучше займи меня, пока я не позвонила Джону.

Звонить Затанна никому не собирается, но Нику знать это вовсе не обязательно. Главное, чтобы это его завело — его всегда заводит злость. И ревность. И близость Джона к ней. Затанна не дурочка и видит это, теперь бесстыдно пользуется. Потому что нечего было заставлять ждать.

Ник говорит, нахуй Джона. Затанна мысленно с ним соглашается — мысленно, потому что не может думать ни о чем, кроме пальцев на своей талии. Платье тесное, ткань врезается в кожу, почти трещит под его руками; это больно, но это же ее и заводит. Ей не хочется, чтобы Ник сейчас был нежен. Иначе не упомянула бы Константина.

Людей за его спиной она не замечает — шум музыки и голосов перекрывает собой стук крови в ушах, пульсация силы в Нике, опасная, бешеной отдачей бьющая по ей самой. Он всегда так действовал на нее, особенно во время ритуалов, но теперь его становится как-то совсем много, и все окружение немаленького клуба сужается до одного человека перед ней.

Затанна зло и громко выдыхает ему в губы, когда налетает спиной на колонну, когда из ее собственных губ тоже начинает сочиться кровь. О Джоне она больше не думает, ни о чем не думает, только запускает пальцы в волосы Ника, тянет, требовательно целует в ответ, играясь, дразнясь языком.

— Тебя маловато, когда ты постоянно шатаешься неизвестно где. Мне становится одиноко. — Она прерывается только чтоб ответить, в тон, зло, ревностно — Ник вечно куда-то уходит без нее, даже без Джона, что-то делает, что-то, что мешает ему быть с ней. Чем бы эта дрянь, которую они невольно попробовали, ни была, она заставила Ника быть с ней сейчас. Хотя бы ради этого оно того стоило.

Раньше, впрочем, она сразу прервала бы все, понимая, что они тут не одни. А теперь позволяет забираться к себе под платье, рвано дышит, тянет за галстук за новым поцелуем. Ей почти все равно, если он трахнет ее прямо здесь и сейчас — вряд ли эта херня действовала только на них, вряд ли на них вообще кто-то смотрел.

Но Затанна достаточно хороша, чтобы даже в этом состоянии собрать волю в кулак и шепнуть:

— Хочешь прямо здесь?

Ты вообще хочешь?

Она тянется рукой вниз, к брюкам, чтобы это проверить.

— Мне нравилось это платье, — шипит Затанна, когда Ник велит ей заткнуться. С хера ли она бы его слушала? Ник всегда делал, что хотел, и ожидать от нее, будто она будет послушной девочкой, было бы наивно с его стороны. Но Ник далеко не наивен, Затанна знает его от и до — или думает, что знает. Хочет думать так, потому что все равно каким-то шестым чувством понимает, что что-то давно пошло не просто не так, а по пизде покатилось, блядь, и не собиралось останавливаться.

Разноцветные огни окрашивают ее обнаженную кожу в красный, синий, фиолетовый, капли, густые, вязкие, как кровь, переливаются чем-то между серебром и жемчугом — Затанна задевает их краем глаза, пока касается лица Ника свободной ладонью, размазывает ядовитые блестки по его гладкой щеке. Он злится на нее и все равно хочет. Она злится не меньше — но расстегивает ремень, нетерпеливо, пальцы у нее ловкие и решают задачу быстро, так же быстро расправляются с молнией.

Ник ее отвлекает от этого — хватает за подбородок, заставляя смотреть на него.  Затанна и смотрит, пристально, со смесью чувств, своих и навязанных ей наркотой, разобраться в которых на опьяненную голову не получается. Уголком сознания еще пытается бороться: а точно ли она хочет? Мысль мелькает яркой вспышкой, как светомузыкой позади них, Затанна смотрит в глаза напротив, сузив свои, пока Ник от ее горла переходит к лифчику. Ник целует больно, она не отстает, старается словно бы ужалить, чтобы они сдохли уже оба от накопленного яда — пожалуй, единственный выход, единственный способ избавиться от навеки приковавшей их друг к другу связи.

Затанна не смотрит в его мысли — своих-то нет, — но знает, что Ник не забывает о Джоне. Никогда не забывал, с самой первой встречи, будто сразу понял, что придется делиться — и не хотел этого.

Она и сама не хотела делить его ни с кем — ни с чем. Ник ушел сам, она еще тянула его обратно, пыталась, не могла — все равно что без магии пытаться приказать ветру не дуть, огню не гореть. Совершенно бессмысленно. Теперь Ник с ней, хоть и не по своей воле, успевает добраться до нее первым — Затанна отзывается телом, вздыхает ему в губы, пока тот смеется над ней.

Сказать? Что сказать? Затанна упрямо молчит, держится своей цели: выдернув к чертям болтающийся ремень, проникает ладонью к напряженному члену, не дразнит, именно ласкает.

Хочет, чтоб она просила? Нет, пусть просит сам. Подтянувшись к его уху, Затанна кусает его за мочку, дышит жарко и шепчет, теперь уже откровенно издеваясь:

—  Что, настолько невтерпеж? Ну так возьми.

Затанне хочется рассмеяться тоже: не то от дурмана в голове, не то Ник так на нее действует — все еще, черт возьми, действует, — но молчит, методично двигая рукой. Зная, как ему нравится. Она давно выучила его наизусть. Как и он ее.

Ник хочет ее и давится собственной ненавистью, на это смотреть отчего-то не страшно — ей и раньше нравилось грубо. Признаться, грубо ей нравилось больше, чем как-то еще. Может, в том числе поэтому ей так хорошо когда-то было с Ником. А потом с Джоном. Затанна знает, что Ник тоже думает о чем-то похожем — на лице все написано. Она ускоряется, проходясь пальцами по всей длине, задевая головку, чтобы свести Ника с ума.

Он и сходит — стонет ей в губы, рычит оскорбления. Затанна лишь улыбается в новый болезненный поцелуй, который кровит, отдает металлом своим, чужим, слизывает набирающиеся в уголках капли. Затанна прекрасно знает, что она сука, еще и ебанная — Ник не в первый раз это говорит. Даже не обидно, горячо скорее.

Затем она теряет опору под ногами, обхватывает бедрами его, больно бьется макушкой об колонну, слегка сползает по ней вниз, испортив идеальную укладку, и не замечает этого — держаться ей не за что, только за Ника, поэтому она хватается за его плечи, злясь, что вот она уже обнаженная, а на нем ебанный пиджак и чертова рубашка. Она тоже хочет делать ему больно. Что ж, если не руками, то словами. Она умеет.

Правда, первым все же из груди вырывается громкий стон — Ник совсем ее не жалеет, врывается так, что никакая смазка не спасла бы. Затанна рычит от боли, от того, что понимает, что Ник стоит как влитой, что она получает сейчас именно то, чего ей давно не хватало. Бедра ноют везде, где он касается — все будет ныть потом так сильно, что даже стоять станет трудно. Ее это не волнует. Ее не волнует ничего вообще, кроме...

Ебанный Миднайт. Он сказал, что у Ника для нее сюрприз.
Это сюрприз?
Мысль вновь уходит из головы, едва появившись, Затанна берет его лицо в ладони, безжалостно царапая ногтями кожу, целует быстро, отрывисто, прерываясь на то, чтобы поймать ртом глоток воздуха. Глоток все еще стекающих с потолка капель.

— Скучала, — выдавливает она вместо всех ядовитых комментариев. На что-то длиннее не хватает терпения, внимания, Затанна вся поглощена им и может думать только о том, чтобы он, черт возьми, не прекращал.

"Пиздежь", — хочется ответить Затанне, когда Ник говорит, что не скучал по ней. За него говорит его тело: наркотик или нет, он бы нашел силы сопротивляться, в этом он был куда лучше, куда опытнее ее. Она-то сомневалась, когда еще могла соображать, он, похоже, нет. Вместо ответа Затанна ищет ртом воздух, кусает губы уже сама себе — потому что больно, потому что хорошо, потому что, блядь, все это неправильно, ничего из этого не должно было случиться. Этого и не случилось бы, если б ей не пришло в голову поискать Ника сегодня и здесь.

Зачем она вообще его искала? Она не помнит. Не помнит ничего, кроме разговора с Миднайтом и первого обдолбанного поцелуя с Ником. Затанна сосредотачивается лишь на том, с какой силой Ник берет ее, пытается не пустить его в свою голову, как может — его и так в ней слишком много. Она чувствует каждую ебаную эмоцию, руна на руке начинает жечь от того, насколько тесно сплелись эти два желания. Еще немного, и они не выдержат оба.

— Ты… — Затанна пытается что-то сказать, сама не понимая что, не договаривает, потому что падает на мокрый стол, скользит по нему голой спиной, собирает чужое грязное бухло волосами, слышит, как где-то рядом со звоном приземлились стеклянные бокалы. Эти мгновения Ник не в ней, и она продолжает злиться, уже на себя, за то, что ей не нравится именно его отсутствие, а не что-то еще. Она должна была его оттолкнуть, сделать что-то, выпалить заклинание. Вместо этого она с ним трахается, говорит, что скучала, хочет еще, и больше. И не знает, можно ли обвинить во всем блядский наркотик. Может, он только усилил то, что и так всегда жило в ее голове все эти ебаные годы.

Потом ее ноги оказываются на его плечах — достаточный угол, чтобы войти так глубоко, как только возможно. Меньше всего уже Затанну заботит то, как она звучит, поэтому стонет она в полный голос, запускает пальцы самой себе в волосы, не имея возможности дотянуться до Ника. Каждый дюйм тела, которого он касался, болит, но внизу живота по-прежнему мучительно тянет, она все еще хочет его — в трезвом уме никогда не призналась бы, теперь признается — стонами, выгибаясь спиной на шатком столике, почти шепча, как же, блядь, хочет его.

Все это время жидкость — кровь — капает ей на лицо, стекает струйками в распахнутый рот. Потом она вдруг заканчивается.
Потом кончает и Ник, Затанна — нет. Не успевает, эмоции, захлестнувшие ее с головой, отступают быстро. Она рвано дышит, не двигаясь, чувствуя, как все тело горит, особенно внизу. Потом касается ладонью промежности, размазывая пальцами сперму.

— Блядь, — говорит она, не поднимая головы, на выдохе. Дышит полной грудью, стараясь успокоиться, но думает только о том, когда в последний раз принимала таблетки. Когда у нее вообще в последний раз был регулярный секс.
Не вспоминает.

— Ты что, твою мать, сделал.
Ника Затанна не видит, но чувствует, что он рядом. Что смотрит на нее, и взгляд, скорее всего, еще не вполне осмысленный.

Что они, блядь, наделали. Затанна молчит, хотя могла бы продолжать материть его, сообщить, как ненавидит.
Затанна молчит, потому что понимает, что ей, сука, мало. Что этот мудила не дал ей кончить, и она хочет еще. При том, что наркотика больше нет.

Укусив себя за губу еще раз, чтобы отрезвить себя, она лежит еще немного, потом все-таки поднимается. Стоять и правда сложно, все ноет и болит. Не глядя на Ника, Затанна находит на соседнем столе пачку салфеток, с остервенением вытирает измазанную ладонь, с максимально невозмутимым видом, на какой только способна, проходится сразу половиной пачки по остаткам спермы между ног. Затем заклинанием возвращает себе свое гребанное платье и, не глядя на Ника, бросает:

— Держись от меня подальше. Не подходи никогда, ясно?

Ник смеётся, пока они оба собираются — чтобы расстаться, забыть друг о друге или хотя бы пытаться. Вернуться к тому, что обычно делали. Затанна застывает спиной к нему, потому что знает этот смех, он звучит слишком знакомым, не злым. Смехом человека, которого она действительно любила, что бы там Ник себе ни считал сейчас.

Усилием воли она заставляет себя промолчать, протирает салфетками руки, чтобы избавиться от остатков серебряных капель. Они сходят уже хуже — за время, что они трахались, как бешеные, успели подсохнуть. Затанна бросает эту затею — потом. У нее есть дела поважнее.

Ник все-таки отвечает ей, и лучше бы этого не делал: потому что он, блядь, прав. Затанна рада, что все еще стоит к нему спиной, потому что чувствует, как глаза вдруг щиплет от слез. Она сдерживается, как много раз до этого.
Может, кроме наркотика, если кто и виноват, так и правда она. Ник лишь воспользовался предложением — почему должен был отказываться, если Затанна всем своим видом напрашивалась? Кто даже в здравом уме отказался бы от секса с Затанной Затара? Тем более человек, который регулярно его получал. И хотел вернуть.

Может, хотел все еще. Затанна запрещает себе это проверять, не прощается, молча уходит от него, но направляется не на выход — возвращается к ебанной шторе, за которой чувствует ослепляющее пятно энергии Миднайта. Он наверняка и сам вот-вот лопнет от накопившейся внутри чужой энергии, потому что, даже еще не дойдя до него, Затанна чувствует, насколько ее много.
Еще она чувствует, что, блядь, не позволит никому качать ее из себя. Но, скорее всего, в баре этой ночью они с Ником оказались именно поэтому — от них можно набраться больше всего. Они сильные, они в связке, они ненавидят — и любят — друг друга так сильно, что этой энергией можно было бы питать магический клуб по меньшей мере год круглосуточно.

Затанна упрямо шагает вперёд, стараясь не думать о том, как ее все еще шатает от возбуждения, как все подаренные Ником кровоподтеки везде наливаются болью, а ноги очень, сука, сложно свести вместе.
Как ее угораздило полюбить его только.
Это не вопрос.

За шторкой ей открывается расширенный заклинанием зал, наполненный запахом благовоний, таким сильным, что Затанна заходится кашлем. Из-за стоящего в воздухе кумара она стоит несколько секунд, тупо пялясь на Миднайта, который не один. Который смотрит на нее, улыбаясь.

— Это был сюрприз? — спрашивает она, хотя собиралась сказать совсем не это. Собиралась выматерить его, дать по лицу, использовать заклинание. Только подобрать бы подходящее, Затанна все еще хреново соображает, вытирает ладони о платье — больно, потому что задевает места, где побывали руки Ника.

— Вижу, тебе понравилось. — Миднайт улыбается, как сытый, нет, пережравший паук, поднимается со своего места и идёт к ней. Затанна рефлекторно делает шаг назад, но он, сделав пасс рукой, останавливает ее. Миднайт сильнее сейчас.
Плохой была идея идти к нему, тем более одной. Но не с Ником же?

— Да не то слово, — отвечает она, лишь бы только не молчать. — Нахуя ты это сделал?

Жестом Миднайт заставляет ее опуститься на колени, наклоняется сам. Затанну обдает запах травки, она смотрит в его расширенные до черноты зрачки и не может пошевелиться. Как муха, застрявшая в паутине.

— Рад, что вам с Ником зашло. Я думал, что вы уйдете сразу, да какой там! — Он гладит ее по щеке, непринужденно и так ласково, будто был ее старшим родственником или около того. — Вы зажгли танцпол сегодня, ребята, все в восторге!

Он оборачивается к своим дружкам, ища одобрения, находит его — те кивают, улыбаясь ей так, что внутренности сжимает не то от страха, не то от злости. Затанна чувствует, что и говорить не может — самое важное Миднайт тоже учел. Немая и обездвиженная она не может ничего.

— Ты была так хороша, что я надеялся, что ты зайдешь еще сказать мне спасибо. И ты снова не разочаровала меня, — продолжает он, поглаживая ее пальцем от скулы к щеке и ниже, к линии челюсти. Затем так же непринужденно бьет по лицу — с такой силой, что голова дергается в сторону, и в ней не остаётся ничего, кроме звона, кроме отголосков прошлой боли, наркоты, вкуса крови на губах.

— Поэтому я решил, что будет неплохо с ребятами поделиться. Твоя сила… любая твоя сила стоит очень дорого. Ты лучше любого наркотика, Затанна, лучше этой фейской крови, знаешь почему? Ты как светодиодная, блядь, лампа, которая будет питать это место дольше, чем все придурки в зале вместе взятые.

Затанна слушает его, но перед глазами все плывет. Ей никто не поможет. Она ведь сама выставила Ника.
Дура. Идиотка конченная.

Подняться сама она не может, ее подхватывают под руки, куда-то ведут. Затанна плохо понимает куда, сил хватает только на то, чтобы оставаться в сознании — хоть каком-то. Энергией от нее, должно быть, все равно фонит, Ник не может это не чувствовать. Особенно, если не успел уйти далеко.

Приехали, блядь. Теперь она надеется, что он хотя бы не успел свалить — то есть, сделать то, что она от него требовала. Восхитительно.

Миднайт называет имя — Ник — пока Затанну тащат к выходу. Она хочет обернуться и не может; даже лишенная возможности колдовать, все равно чувствует его присутствие.

Она сказала не подходить к ней никогда, Ник не послушал. Как и всегда до этого. Чему удивляться-то? Затанна ловит осколки своего удивления где-то на дне сознания, которое еще хоть как-то сопротивляется контролю Миднайта: Ник давно и сильно хотел ее смерти, или Джона, или их обоих. Ее бы в скором времени убили, не вмешайся он сейчас — так его желание исполнилось бы, и ему ничего за это бы не было. Их связь не того рода, что утаскивает за мертвецом всех оставшихся, он мог бы жить дальше. Без нее. Делать, что хочет, когда хочет, а она больше не мешала бы ему.

Но Ник вернулся, даже зная, что перед Миднайтом прямо сейчас шансов у него нет. Затанна вяло трепыхается в чужих руках, скорее чтоб хоть как-то затормозить, чем реально рассчитывая что-то сделать. Она слышит весь разговор, понимает по голосу, что Ник улыбается. Он пришел помочь убить ее или спасти? Спасти для того, чтобы убить своими руками? Зачем он вообще пришел?

Бугаи Миднайта останавливаются, но вовсе не потому, что она им как-то мешает. Скорее из солидарности и необходимости прийти боссу на помощь в случае чего. Или еще зачем-то, Затанна не знает: Миднайт сейчас так силен, что Ник один ему ничего не сделает, а от нее толку ноль. Блядь.

Затанна слышит запах сигарет, ее мутит от этого: отходняк от крови фэйри такой, что воспоминания накрывают ее тяжелой волной. Ник курит все те же сигареты. Ник смеется все так же, даже в лицо собственной смерти. Это и правда, блядь, Ник, а не человек с его именем и лицом; Ник, которого она знала.

И ему хватит. Затанна не знает, чего именно, но находит в себе силы броситься в сторону, на пол, когда из-за открывшегося огненного портала громилы перестают удерживать ее и бросаются врассыпную. Она отползает дальше, к стене, где щупальце до нее не дотянется, закрывает руками лицо. Это не то чтобы помогает, но помочь себе как-то еще она не в состоянии.

Потом Затанна чувствует прилив сил — чужих, не ее, но очень и очень хорошо знакомых. Ник делится с ней, вливая в нее не столько магию, сколько себя самого. Затанна задыхается от этого, как задыхалась тогда, в зале, отнимает от лица руки и хватается ими за него, притягивая к себе быстро — чтобы поцеловать. Тоже быстро, жест не любви или какой-то там благодарности. Завершение ритуала.

— Ьситак в дА! 

Одного из отбросов сметает прочь вспышкой света — уже ее.
Затанна сжимает кулаки, глядя на второго, отражает заклинание, стряхивая легко, как капли от дождя. Продолжает смотреть, так, что глаза светятся голубым огнем. Ублюдок. Который лапал ее, пока тащил к выходу.

— Игон ьтамолс. — Его кости ломаются с треском, он падает на колени, Затанна смотрит на него с каменным лицом и душит, пальцем к нему не прикоснувшись.

Сейчас будут еще. Миднайт никогда не ограничивается несколькими уебками подле себя.

На Ника она не смотрит, но все-таки бросает:

— Спасибо.

Ее глаза еще светятся все то время, пока уцелевшие уебки разбегаются, пока Миднайт без сил сидит на коленях. Пока демон, найдя в ней самый сильный источник магии из имеющихся, по какой-то непонятной Затанне причине вдруг отступает. Что помешало бы ему сделать с ней то же самое, что и с Миднайтом? Высосать до капли и бросить, хрен бы она ему что сделала. Но демон смеется — Затанна плотно сжимает губы, собираясь выпалить хоть какое-то заклинание, когда змеящаяся огненная тварь уходит. На поиски жертв поинтереснее или еще зачем-то, но наконец-то уходит.

Затанна молчит, пытаясь сосредоточиться на собственных ощущениях — в режим берсерка, как это однажды назвал Хэл Джордан, она переходила крайне редко, по вполне очевидным причинам. Впустив в себя ярость и тьму, от нее очень трудно избавиться. В Нике всего этого очень много, и сейчас Затанну подпитывает именно он. Внутри все скручивает горящим болезненным узлом, привыкнуть к этому она не могла ни тогда, ни теперь, поэтому просто закрывает глаза.

Затем слышит удар. Миднайт, конечно, никуда не делся за эти минуты. Как и Ник.
Как ни странно, мысль о Нике помогает вернуться обратно — огонь из глаз уходит, Затанна выдыхает тяжело, сжимает кулаки.

— Он того не стоит. — Отказывать опустошенному Нику в удовольствии отпинать Миднайта хотя бы так ей не хочется, но приходится напомнить себе — это не очень-то им поможет.

Ник спрашивает у нее, что они будут делать, и это вызывает улыбку даже. Кривую и болезненную, но Затанна правда ощущает какое-то удовлетворение — теперь вся власть сосредоточена в ее руках, и ей решать судьбу Миднайта. О, она могла бы отправить его в ад вслед за дружком, это несложно, дело пары секунд.

Но сегодня Затанна не настолько милосердна. Подтянув платье на коленях, она опускается на них перед Миднайтом, только для того, чтобы смерить внимательным взглядом, не сулящим ничего хорошего:

— Ты мой должник, ясно тебе? Я стрясу с тебя что угодно, когда угодно, когда мне это будет нужно или когда я этого захочу. В любой момент времени, будешь ты спать, надираться в своем ебаном клубе или подыхать от тех, кого ты еще разозлишь. Я выдерну тебя откуда угодно, и ты не сможешь отказаться. — Взяв его за руку, Затанна смыкает пальцы крепко, впиваясь ногтями в кожу. — Йынталпоен глод. Попробуй не сдохни теперь, я тебя везде достану.

Свободной рукой дает ему пощечину от души — уж себе-то отказывать в удовольствии она не будет. Улыбается.

— Ну что, бывай. — Позволяет ему уйти, так быстро, как позволяют его подкашивающиеся конечности.

Живой Миднайт им ценнее мертвого. Отпустив его ладонь, Затанна оборачивается к Нику, одними глазами говоря ему это: он и раньше понимал ее без слов, когда было нужно. Потом она поднимается и делает шаг ему навстречу, берет его лицо в ладони, проходясь пальцами по оставленными ею же царапинам на щеках:

— Аниволоп. — Сил становится меньше, часть перетекает обратно Нику, но вместе с тем отступает и ярость. Какие-то мгновения Затанна стоит так, не отнимая ладоней, на что-то решаясь.

— Ключи от квартиры с собой?

Даже если нет — не проблема, можно достать. Но все равно спрашивает.

— Нас будут искать, — поясняет она, чтобы не говорить, о чем еще думала, — но не в самом очевидном же месте. Прости, не могу съебаться в неизвестность прямо сейчас, тебе придется меня терпеть. Какое-то время.

Весь город полон демонов, а на квартире должна оставаться еще хоть какая-то защита. И еще кое-что, очень и очень теперь ей нужное.

Ответный взгляд у Ника какой-то странный, другой, и Затанна сама запоздало пугается — старый, давно и хорошо знакомый ей страх, что ничего не кончено, что их по-прежнему связывает что-то кроме ритуала. Он давно и предельно ясно дал понять ей, что ненавидит, что никогда не простит, а теперь спас ей жизнь и смотрит этим ебучим непонятно что значащим взглядом. Затанна ловит себя на мысли, что хочет, чтобы он что-то значил, что-то кроме того, что в этой голове зреет очередной план по мучительному ее убийству.

Она отпускает его с тщательно скрываемой неохотой, чтобы забрать связку ключей. Сигил знакомо холодит кожу металлом, Затанна помнит — у нее был такой же. А Ник говорит, удаляясь, что она все забыла.

Нагнав его на улице, Затанна хватает его за руку, ничего не говорит, только забирает их отсюда — к месту, которое когда-то было им домом.

— Ты удивишься, но память у меня не настолько плохая. — Наконец, когда вихрь телепорта рассеивается, отвечает она. Потом не выдерживает: — Ты правда не понимаешь или прикидываешься?

Что имеет в виду, Затанна не уточняет, лихорадочно пытается вставить ключ в скважину, несколько раз мажет, чуть не роняя связку на пол. Почему она так нервничает теперь сказать трудно даже себе самой — вернее, она прекрасно знает все причины, но вынуждена держать эту гребанную маску равнодушия. Ник же вот держит свою как-то, выдает свои едкие комментарии по абсолютно любому поводу. Она ведь чувствовала все это — всю его боль, всю ненависть, ярость, которые душили его изнутри. Он ничего не делал с ними, только позволял жечь себя дальше. Зачем? В чем, нахуй, был смысл?

Когда дверь поддается, Затанна привычно попадает по выключателю рукой, сбрасывает с ног надоевшие каблуки, идет на кухню босая. Как Ник и сказал, ничего не изменилось. Только слой пыли на всех поверхностях говорит о том, что никто здесь давно не бывал. Но пока ее заботит не это.

Поставив на огонь чайник, Затанна поочередно достает несколько банок с засушенными травами — ромашка, пижма и мята, полынь, немного блоховника. Из ближайшего супермаркета приходится стащить заклинанием баночку меда, потом она остервенело толчет все в керамической ступке, пересыпает в свою старую любимую чашку и заливает кипятком. Лунный чай горький от полыни, Затанна давится им, но пьет быстро, большими глотками. Потом бросает чашку в раковину и, оперевшись руками на стойку, смотрит сперва по сторонам, узнавая родные стены, затем на Ника.

— Ты идиот, — вырывается у нее прежде, чем успевает подумать. — Ты феерический идиот, если действительно думаешь, что я тебя не любила.

Голос ломается, когда Затанна говорит это, глаза щиплет. Наверное, это все полынь. Да, полынь.

— Но так ведь удобнее, да? Думать, что я тобой пользовалась. Эта квартира, — делает неопределенный широкий жест рукой, охватывая кухню, — ничего не значит, так? Поэтому здесь все осталось так, как было?

Затанна кусает себя за губу, чтобы замолчать, но это не помогает. Она и так молчала слишком долго.

— Я не могу так. Не хочу. А ты можешь? Ты можешь ненавидеть меня, Ник? Потому что я — нет.

Сейчас он опять посмеется над ней, скажет, какая она дура, и съебет. И все вернется на круги своя. Но она хотя бы будет знать, что сделала все. Все, чтобы не остаться в одиночестве.

— Ты и правда идиот. Не было никакого предательства, Никки, — начинает Затанна, понимая, что этот спор уже проиграла: он все равно не верит ей. Или отказывается верить. — Потому что ты бросил меня первый.

Ее мысли занимает уже другое: если он не верит ее словам, может, поверит чему-то слегка иному. Она могла бы сделать это легко и непринужденно, щелчком пальцев, в любой другой ситуации, но сейчас у нее слишком мало для этого сил. Поэтому, отвернувшись от него, она ищет по шкафчикам новые травы: астру, базилик, вербену, гелиотроп, душицу, жасмин. Кое-чего не хватает, но сойдет и так, ей много не нужно — лишь бы не рассказывать, а показать.

Занимаясь новым зельем, она продолжает:

— Эти ебучие книги были для тебя важнее. Я никогда не была для тебя на первом месте, понимаешь? Как и для Джона. Думаешь, почему я и от него ушла в итоге? Вы оба, блядь, увлечены чем угодно и думаете обо мне как о вещи, будто я никуда не денусь и буду ждать тебя или его вечно. Будто вечно буду мириться с тем, что есть вещи важнее меня, что мне достаточно второго, третьего, пятого, десятого места в бесконечной череде безумно важных вещей, которые, конечно, не подождут, а я да. Так вот я не буду. Но я сделаю кое-что. Для нас. В последний раз.

Пока смесь настаивается, Затанна вытирает слезы с лица, пользуясь тем, что Ник не видит. Он, конечно, еще и смеется — то ли ее пытаясь уязвить, то ли себя самого.

Нахуй Джона. Вслух она не говорит, только вспоминает. Джона здесь нет, она не видела его давно, но в мыслях Ника он находится буквально постоянно, судя по его же словам. Злости в ней становится так много, что лампочка в люстре взрывается — сжав кулаки, Затанна собирает осколки еще до того, как они касаются кого-то из них. Сердце колотится как бешеное: последствие не то лунного чая, не то дурацкого разговора.

— Всего лишь хочу, чтобы ты понял кое-что.

Если ты вообще способен это понять.
У нее может не получиться, тем более сегодня, когда ее выжрали почти до капли, но ждать она, опять же, не может.

Выпив гребанную смесь, оставляя немного во рту, Затанна оборачивается, подходит к развалившемуся в кресле Нику, бесцеремонно садится ему на колени и отнимает сигарету, тушит, не глядя, в стеклянной пепельнице на столе. Затем целует, делясь оставленным глотком, который все еще горчит и слегка отдает сладостью меда.

Магия смешивается с травами, вплетается в окутавший их сигаретный дым. Связь двусторонняя, но с той стороны она видит лишь темную пустоту.
Ей остается только надеяться, что Ник с ее стороны увидит больше. Затанна не отрывается, целует без злости, с какой-то очень усталой нежностью — не к тому Нику, который насмехался над ней и без конца упоминал несуществующее для нее предательство. К Нику, с которым они планировали здесь свое будущее, с которым оно казалось вполне возможным и реальным — каждая вещь в чертовой квартире хранила воспоминания, он наверняка помнил обо всем и так, но в другом свете. Между ними проведена черта — кривая, как на треснувшем зеркале, до и после того, как Ник забыл о ней, решил, что ебанные книги ему нужнее какой-то женщины и лучшего друга.

— Видишь? — шепча, касается щек, скул, запускает пальцы в темные волосы. — Впусти меня. Я знаю, ты хочешь. Пожалуйста.

Совсем недавно, в клубе, Ник хотел, чтобы Затанна просила. Она просит сейчас, но лишь потому, что иначе не может. Она успела увидеть достаточно, чтобы решить достучаться. Сделать еще одну гребанную попытку. А вдруг.

Расслабиться, впрочем, все равно не выходит — все равно напряжена, как натянутая до предела струна, все ждет, пока он оттолкнет ее и уйдет, как всегда уходили до этого они оба.

На вопрос Затанна ответить не успевает — Ник не дает ей и слова сказать. Всего одно слово.

Всегда. Она всегда любила его, в том числе и в моменты, когда ненавидела. Это было сложнее всего — пронести через все дерьмо, что они друг другу устраивали, зародившееся когда-то давно чувство. Ник знает, должен бы знать, что был ее первым — первым человеком, с которым она решилась на серьезные отношения, с которым хотела жить и разделить все. Иначе зачем пошла бы на этот ебаный ритуал. Он может видеть ответ прямо сейчас в ее мыслях, если, конечно, решится на это.

А еще Ник в кои-то веки делает то, что она от него хочет — впускает ее, топит в своих эмоциях. Поначалу ее сметает волной из боли и ненависти, Затанна видит все — каждую потаенную мысль, обиду, злость на нее, разочарование. Она вздыхает ему в губы, громко, задыхаясь от дыма, от того, как Ника много в ее голове — он, кажется, впервые за много лет по-настоящему честен с ней. И с собой.

Ее должно бы это напугать, но не пугает. Затанна кладет свои ладони на его, гладит, безмолвно прося не останавливаться, перекрывает поток его воспоминаний своим — мыслями, как всякий раз хотела его спасти, надеялась вернуть, сделать хоть что-то. Может, хоть так поймет, что она никогда не хотела по-настоящему его отпускать.

Затанна прерывается, чтобы отдышаться, и тогда начинает говорить:

— Правда в том, Никки, что я никогда не переставала. Но ты был слишком занят своей ненавистью, чтобы заметить это. Правда в том, Никки, что нам не нужны книги, чем бы они ни были — источником магии или ей самой. Мы дадим прикурить хоть Миднайту, хоть кому угодно и без этого. Достаточно быть вместе, ты сам видел. — Она гладит его по щеке, не отодвигаясь, говоря все ему в губы, тихо, вынуждая себя слушать. — Ты превратил мою жизнь в ад, я буквально отправила тебя туда за это. Мне кажется, мы друг друга вполне стоим.

Она ухмыляется, невесело, облизывает губы, думая о чем-то еще.

— Мы оба делали ужасные вещи. Друг с другом и с другими. Но это не было единственным, что мы делали. И… все заслуживают второго шанса, Ник. Я хочу, чтобы он у нас был. А ты хочешь? Мы могли бы жить. Это то, что я делаю, когда езжу по своим гастролям или навещаю подруг. Магия — часть нас, продолжение наших рук, но не единственная. Чем большую часть твоей жизни она занимает, тем сильнее поглощает тебя.

Она говорила об этом Брюсу когда-то, думая как раз о Нике. Говорит об этом Нику сейчас, расстегивая его рубашку, но только для того, чтобы коснуться ладонью кожи, там, где быстро бьётся сердце:

— Самое важное — помнить о том, что ты человек. Разреши себе быть человеком, Ник. И тогда будет легче, я обещаю. — Поцеловав его еще раз, коротко, она поднимается. — И если да, то я пойду смою с себя всю эту дрянь… и вернусь.

К тебе.

Дойдя до арки, ведущей в коридор, она оборачивается.

— Ты зажал мне немного удовольствия в клубе, если не забыл.

Ник смеется ей вслед — не верит или не хочет верить. Затанна заставляет себя выбросить это из головы хотя бы на время: конечно, одних слов будет недостаточно, чтобы переломить в нем все то темное, что он любовно растил годами. Ей придется быть чертовски убедительной.

А для этого сначала ей придется убедить саму себя. В том, что ей действительно это нужно, что она хочет этого — окунуться в омут с головой еще раз. Ник всегда так действовал на нее, просто давил собой и поглощал. Оно того стоит? Прямо сейчас кажется, что да, но наученная горьким опытом Затанна понимает, что может пожалеть и сильно. Этот раз должен быть другим.

Теперь она должна сделать все правильно. Научиться уже, блядь, наконец-то чему-нибудь на своих ошибках, которым все нет числа.

Быстро смыв с себя всю кровь и грязь, избавившись от привкуса трав во рту, Затанна стоит под душем еще какое-то время, давая себе или Нику возможность передумать. Она вполне допускает вариант, при котором выйдет в спальню и увидит пустую кровать — этот фокус очень любил Джон. С Ника сталось бы сделать что-то подобное.

Но Ник остается. Затанна выходит к нему в одной футболке Black Sabbath, просторной, с принтом окруженной черепами костлявой. Кажется, купили на каком-то концерте много лет назад.

— А ты хочешь быть мне должен? — Приблизившись, Затанна вновь устраивается на его коленях, обвивает руками шею, улыбается лукаво. — Или просто хочешь? Большая разница. С первым я могу повременить. А со вторым…

Новый поцелуй отдает ментолом и мятой, Затанна дразнится, немного лениво, неторопливо, после отстраняется и смотрит из-под полуопущенных ресниц. С не до конца высушенных волос все еще стекают на ткань прохладные капли воды.

— Медленно, Никки, — хмыкнув, она приподнимает футболку, оголяя бедра, — видишь, я вся в синяках. Тебе придется набраться терпения.

Удивительно, но Ник все еще может и по-другому: там, где он теперь проходится пальцами, боль сменяет приятная дрожь. Затанна касается ладонями его плеч, спускается к спине, гладит через рубашку, пока продолжает целовать.

Почти не больно. Почти можно забыть обо всем. Ник напоминает, когда задает свои вопросы.

Хочется напомнить, что она своя собственная. Что она не вещь, чтобы быть чьей-то. Ник, конечно, имеет в виду не это. Не совсем это. Но для Затанны это ощутимый укол в сердце — после всего, что сказала на кухне.

— А ты можешь? — отстранившись, спрашивает она в ответ. — Ты можешь забыть о книгах и быть моим? Только тогда я смогу ответить согласием.

Взявшись за галстук, Затанна ловкими движениями развязывает узел, отбрасывает в сторону, занимается пуговицами рубашки, продолжая говорить:

— Может, ты и прав в том, что обычная человеческая жизнь не для нас. Не совсем. Мы не будем офисными клерками, не отдадим детей в детский сад и школу, от старости, может, смерть нам тоже не грозит. Но мы можем много чего еще, — наклонившись, проходится лёгкими поцелуями от скулы к щеке и ниже, к челюсти, — можем жить здесь, делить одну постель, заниматься сексом когда хотим и сколько хотим без охуительных советов папочки Миднайта. Потом заказывать пиццу, смотреть Нетфликс, ходить на Бродвей, ездить на фестивали. Временами, конечно, показывать желающим, кто тут главный, смелый и умелый.

Расстегнув последнюю пуговицу, Затанна медленно, но настойчиво освобождает его от рубашки.

— Все, что для этого нужно — перестать бежать за целью, которой нельзя достичь. Я хочу увидеть тебя утром рядом, принять вместе душ, сжечь для тебя какие-нибудь блинчики и пойти потом за нормальным чизкейком через дорогу.

Она целует настойчивее, пока касается ладонью руны на его теле, переходит к груди.

— Это я называю жизнью, Никки. Жизнью, в которой я могу быть твоей.

Затанна понимает, что говорит совсем не то, чего Нику хотелось бы слышать — по тому, как напрягается его тело, как он сжимает губы. По глазам, когда она отстраняется, чтобы встретиться взглядами. Она могла отдать ему все, этого мало?

Впрочем, это же Ник. Ему всегда мало.

«Мне больно», хочет сказать она, когда он с силой сжимает ее запястье. Ему это понравится? Ему всегда нравилась ее боль. Но прежде, чем Затанна открывает рот, Ник вдруг останавливается. Сам. Она смотрит на него с нескрываемым удивлением, потом отводит взгляд.

Она была его недостижимой целью. Как же. Поэтому он все никак не мог успокоиться с блядской идеей всемогущества, которая убила многих до него — и после него тоже убьет. И его самого, если у нее ничего не получится.

Ник как бы извиняется, молча, мягкими прикосновениями, поцелуями, и Затанна поддается, думая, что на сегодня с нее хватит сомнений, переживаний, всего, с чем она пока не может справиться. Это только пока, завтра силы восстановятся, завтра Ник что-то решит. Что-то решится завтра, а сейчас он с ней.

Даже посылает нахуй ебанные книги. Может, врет, может, сам понял, что тратил годы своей жизни зря. Затанна выбирает верить, хоть бы и на одну ночь. Потом, может, и подольше.

Подняв послушно руки, чтобы позволить избавить себя от футболки, Затанна остается полностью обнаженной, жмется к его груди своей, заставляет опуститься спиной на черные простыни, целует вдоль линии челюсти и ниже, к горлу, к ключице. Проходится губами и по руне.

Если Джон это все почувствует, ему не понравится. Затанна тормозит, подумав об этом, но заставляет себя выбросить мысль из головы. Джон и Ник всегда делали и брали все, что хотели, с чего бы ей быть другой?

Она просила быть медленными, но избавляет Ника от оставшейся одежды заклинанием — чтобы даже миллиметр ткани не отделял их друг от друга. Целует еще, ровно под ухом, и шепчет:

— Я люблю тебя, Никки, — он ведь и так уже знает, что она не врет. — Ну как? Каково это, достичь невозможного?

Затанна улыбается ему в губы, прикусывает слегка нижнюю и оттягивает, дразня.